На войне. В плену (сборник) - Александр Успенский

Вечером этого дня в дневнике генерала Гальвица записано: «На завтра отдан приказ из армии продолжать наступление». Дальше генерал пишет, что он потерял свое настроение от «этого неудачного дня» и «даже полученная мною вечером телеграмма из штаба армии о пожаловании мне за Намюр Большого Креста второй степени не подняла моего настроения».

«28 сентября в пять часов утра, – стоит в дневнике генерала, – наша артиллерия открыла огонь. Со стороны русских – полное молчание. В восемь часов утра пришло неожиданное донесение – противник ушел. /…/

Я поехал в Алленбург. Проезжая около Шаллена, мимо вчерашнего поля сражения 2‑го гвардейского резервного полка, я увидал отличные русские пехотные окопы для обороны[24] и возле взорванного моста хорошо сделанный русскими мост, взрыв которого не удался. /…/

Когда я въехал в город, меня поразили разрушения от огня. Половина города сгорела, другая половина стояла совершенно пустая!»

Здесь я должен заметить, что половина города сгорела от немецкого огня, особенно жалко было семисотлетнюю кирху, совершенно разбитую вместе с ее ажурной колокольней: немцы думали, что на этой колокольне был наш наблюдательный пункт. Не подозревали они, что наблюдательный пункт, откуда я и поручик Зубович корректировали артиллерийский огонь, был у них «на носу» – на вышке сеновала среди наших окопов, а в последние моменты боя шагах в трехстах-двухстах от их цепей (см. «На войне», гл. 5: «Оборона моста у Алленбурга»).

Таким образом, сам противник искренно признался в поражении тех частей 1‑й гвардейской резервной дивизии, которые пытались 27 августа, безуспешно, с огромными потерями, опрокинуть мой маленький отряд, оборонявший мост на реке Алле, и вынуждены были в тот день прекратить наступление (приказ командира корпуса).

В этом авторитетном признании немецким генералом полного успеха нашей обороны моста у Алленбурга я нашел себе нравственное удовлетворение и большую радость, взамен моей печали из-за неполучения Георгиевского креста.

Находясь в плену и гуляя по скучному плацу лагеря Нейссе, мы особенно часто вели между собой бесконечные беседы о наших боях и находили в этом некоторое утешение, забывая, что мы уже не свободные защитники своей Родины, а пленники!

В конце июля 1915 года пришло распоряжение немецких властей о переводе из концентрационного лагеря Нейссе всех офицеров, старших и гвардии, в лагерь военнопленных в Гнаденфрей.

Перед отъездом отслужен был молебен. Священник о. Николай, регент и большая часть хора оставались в Нейссе. После молебна старший в лагере полковник Рустанович от общины православных прихожан лагеря Нейссе преподнес на память: мне, как ктитору церкви, медальон с фотографической миниатюрой нашей церкви, а регенту хора Н. Н. Г‑ву – портсигар. Из икон мы взяли с собой в новый лагерь только большой образ Богоматери с Младенцем – «Покровительницы пленных», как мы Ее называли.

Попрощавшись с оставшимися в лагере Нейссе офицерами, мы под конвоем отправились на станцию.

На вокзале наш переводчик провел нас в пассажирский зал первого класса и предложил нам, если кто желает, за свои деньги закусить в буфете. Мы расположились за одним столом – отдельно от прочей публики. В это время вошел в зал какой-то высокий немецкий офицер и, увидав нас, злобно сверкая глазами, диким голосом, на весь зал, закричал нашему переводчику: «Как вы смели ввести сюда наших врагов?! Вы за это ответите – уведите их отсюда!»

Жалкий, растерянный вид вскочившего на этот окрик нашего переводчика и общее наше смущение и негодование на такое неджентльменское обращение немецкого офицера с нами, пленными офицерами, лишний раз напомнило мне, что мы в плену, но тут же встала в моей памяти, как живая, сцена, как мы, уфимцы, 7 августа, после Гумбиненского боя, добродушно угощали чаем и вином пленных немецких офицеров.

Нас вывели на платформу. Моросил мелкий дождь. Под открытым небом простояли мы здесь, окруженные конвоем, пока не подошел поезд. В вагонах третьего класса скоро и приехали мы в местечко Гнаденфрей.

V. Лагерь военнопленных Гнаденфрей (1915–1916 гг.)

Помещение и состав пленных офицеров. Администрация. Комендант. Церковь-манеж. Письмо схимонахини. Побег капитана Чер‑го.

Гнаденфрей – маленькое местечко в Верхней Силезии с одной кирхой, с несколькими десятками двух– и одноэтажных домиков, с четырьмя-пятью асфальтированными уличками и, между прочим, с двумя хорошими цветочными магазинами. Живописные окрестности. Высокие холмы, покрытые красивыми дубовыми рощами; цветущие долины – сплошные сады; культурные хозяйства-фольварки с пашнями и огородами: ни кусочка невозделанной земли и всюду удобные шоссе, обсаженные фруктовыми деревьями: сливами, черешнями, яблонями и грушами!

Весной и летом, когда все это зеленело и цвело, получалась чудная картина, казалось, полного земного благополучия, причем эту огромную картину на горизонте далеко-далеко, словно сливаясь с облаками, обрамляли в хорошую погоду ясно видимые вершины Судетских гор!

На одном из высоких холмов Гнаденфрей, в трехэтажном каменном здании бывшего реального училища, и устроен был немцами наш новый лагерь. Переводчик г‑н Норбрух сообщил нам, что это привилегированный, лучший, лагерь для более «знатных» военнопленных. Под словом «знатные», объяснил переводчик, разумеются те пленные, которые лучше всего дрались с немцами. И действительно, в Гнаденфрей попали не только офицеры 20‑го корпуса, но и герои французской Марны, отстоявшие Париж, и герои Прасныша во главе с доблестным полковником Барыбиным.

Как только немцы разместили нас по Stub’ам, мы внимательно исследовали наше новое местопребывание.

Здание бывшего реального училища было, действительно, очень солидное, трехэтажное – каменное, с огромным чердаком, с отдельной круглой башней и с метеорологической станцией на крыше; в середину здания вела красивая каменная лестница с чугунной балюстрадой и от нее во все стороны – длинные коридоры; по обеим сторонам коридоров – двери в отдельные, разных размеров, комнаты. В больших комнатах офицеров разместили по десять-двадцать человек в комнате, а в маленьких комнатах – преимущественно штаб-офицеров, по два-три человека в комнате.

Немецкая комендатура и Wache, или караул, нас охранявший, находились внизу, при парадном входе; в подвальном этаже здания были кухня, склады для продуктов и три ванны. Во дворе – отдельное здание манежа (бывший зал для гимнастики) и небольшой уютный садик. Здание и двор кругом обнесены высоким деревянным забором и колючей проволокой. На углах, на деревянных вышках, видимые вами часовые. Кроме того, снаружи за забором – вторая линия часовых, уже невидимая нами. Охранение основательное!

Комнаты были высокие и светлые, с паровым отоплением и газовым освещением; каждый офицер получил хорошую кровать, пару полотенец и постельную принадлежность (белье менялось два раза в месяц) и небольшой шкафик для вещей. На каждую комнату для услуг офицерам назначены были пленные солдаты (по национальностям). Команда этих денщиков – всего человек сорок (русские, французы, англичане) – помещалась, пока было тепло, на чердаке.

Всего нас в лагере Гнаденфрей было человек триста, по национальности: русские (больше всего), среди них немного литовцев, поляков и латышей; затем французы, среди них африканские стрелки; англичане, среди них шотландцы в своих юбках с голыми коленями, и бельгийцы.

Между прочим, все офицеры-поляки скоро были отправлены в специальный польский лагерь. В этот же лагерь предложено было отправиться и литовцам; немцы хотели считать их тоже поляками, но литовцы (их было всего пять человек) во главе с глубокоуважаемым нами доблестным подполковником Янчисом (108‑го полка) категорически отказались отправиться в польский лагерь и остались с нами.

Администрация лагеря состояла из коменданта, двух его помощников (Hauptmann и Leutnant), одного «подофицера» (по-нашему, подпрапорщика), квартирмейстера-чиновника, двух переводчиков, трех фельдфебелей и Wache – караула – человек тридцать.

Комендантом лагеря Гнаденфрей был призванный из отставки старый майор фон Рихтгофен – отец двух знаменитых германских летчиков. Старший из его сыновей, ротмистр Фридрих Рихтгофен, во время войны сбил более ста аэропланов у противника, пока сам не был сбит французским летчиком. Сбит он был на территории, занятой немцами. На месте его гибели французский летчик сбросил венок, в знак уважения к его храбрости.

Портреты его во время войны видны были во всех витринах магазинов больших и малых городов Германии.

Отец его – комендант нашего лагеря – майор фон Рихтгофен, по наружности тип «скупого рыцаря» из Пушкина, суровый педант-фанатик по своей должности. «Скупого рыцаря» напоминал он в табельные немецкие дни, когда костлявую, высокую фигуру старика облегал старинного покроя кирасирский мундир, на его поясе – длинный, волочащийся по земле палаш, на ногах необыкновенно высокие ботфорты с раструбами и огромными зубчатыми шпорами, а на голове торжественно сияла серебряная каска с конским хвостом…